Институт физико-химической биологии имени А.Н. Белозерского, где я работаю, функционирует в связке с факультетом биоинженерии и биоинформатики МГУ. Такая ситуация для России абсолютно уникальна. У нас обычно наука существует отдельно, образование — отдельно. В итоге, люди, которые ничего из себя не представляют в науке, учат других людей быть учеными. А те, кто занимается наукой, не передают свои знания студентам.Для других стран мира такая ситуация нехарактерна. В начале XIX века появился классический университет, где образование и наука неразрывно связаны. Студентов там не столько заставляют зубрить, сколько воспитывают наукой.

В современном мире нельзя в точности сказать, где кончается наука, и начинается экономика. И в странах Запада, и в странах Востока наука — это часть экономики, и все границы размыты.

У нас наука не экономикоориентирована, потому что ориентироваться не на что. Но если мы хотим двигаться по пути инновационного развития, мы должны готовить людей, которые, даже если не будут учеными, будут способны придумать что-то новое, изобрести, воплотить в жизнь новую идею. Поэтому, когда они учатся, они должны сталкиваться с наукой и ее инструментарием. Они должны быть учеными по сути, даже если они потом будут бизнесменами.

Наш институт — фактически одно целое с факультетом, институт-факультет. Студенты, начиная с первого курса, работают в лабораториях. Первое время они в основном наблюдают, но все же какие-то работы выполняют. Они начинают входить в реальную жизнь, а не просто усваивают какие-то абстрактные знания, порой устаревшие. Наши студенты сталкиваются с реальной научной жизнью и рано начинают осознавать свои собственные потребности.

Сейчас много говорят и делают для возрождения науки в вузах. Постепенно она начинает появляться. Хотя университетов, в которых есть сильная наука, пока очень мало. По сути, из недавно созданных структур факультет биоинженерии и биоинформатики МГУ — единственный в своем роде.

Академическая мобильность в России не развита. Большинство преподавателей учат студентов тем вещам, которые уже устарели или не нужны ни мировому научному сообществу, ни бизнесу, ни экономике.

Современная наука — довольно гибкая вещь. Возникают новые задачи; под них необходимо формировать новый коллектив. Нельзя действовать так, чтобы была создана и десятилетиями работала всего одна лаборатория. Когда появляются новые задачи, надо менять людей или вообще открывать новую лабораторию. Как следствие — люди постоянно ездят по миру в поисках работы для себя. Иногда возникают огромные международные коллаборации крупных проектов, вроде проектов больших телескопов или Большого адронного коллайдера.

Совершенно нормально, когда ученый переезжает с места на место. Но у нас эта практика совершенно не развита.

Сколько зарабатывают российские ученые

В России старший научный сотрудник хорошей лаборатории по базовой ставке получает до 15 000 рублей, и это считается хорошими деньгами. Дальше все зависит от его активности, прежде всего — от участия в различных проектах, в грантах, в хоздоговорах и т.д. Прибавку до нескольких тысяч рублей в месяц дает преподавание. В сумме, гиперактивный российский ученый получает 35 000 — 40 000 рублей в месяц. И это еще хороший случай.

Именно поэтому в России академическая мобильность невозможна. Ученый с таким доходом не в состоянии снять где-либо квартиру, он привязан к своему городу, к своей лаборатории, к институту.

Сейчас в финансирование науки в России активно вмешивается государство. Для мира эта ситуация не очень характерна. Как правило, государство устраняется от прямого управления, предоставляя научному сообществу возможность самому разобраться в вопросе.

В США, скажем, в научных фондах государство устанавливает лишь некоторые правила, а экспертами, которые определяют, кому и на какие приоритетные направления выделить средства, являются ученые, а не чиновники.

Нынешнее печальное состояние российской науки связано с тем, что чиновники очень многое пытаются определять самостоятельно, не понимая многих вещей и не желая в них вникать. Они пытаются регулировать науку сами, вместо того, чтобы обратиться к ученым или воспользоваться западным опытом.

Тендер — тормоз науки

Есть проблема низких зарплат, но проблема бюрократизации науки сейчас гораздо более серьезна. Таких жестких бюрократических регуляций, как в России, нет ни в одной цивилизованной стране мира.

Конкретный пример: главный предмет разговора ученых в 2011 г. — закон о госзакупках. Это было одной из самых главных проблем. Определенную позитивную роль этот закон, конечно, играет, но специфику науки он просто не учитывает. Специфика науки в том, что ее невозможно предсказать. Вы провели эксперимент, получили результаты, дальше нужен следующий эксперимент, для которого необходимо закупить новые реактивы. На Западе ученый так и поступает. Российский же закон требует соблюдения особых процедур, заполнения определенных ненужных бумаг, чтобы через пару месяцев по тендеру или по конкурсу кто-то выиграл право поставить вам этот реактив. Возникает вопрос – а когда же работать?

Очень сильно страдают сроки. Очень мешает невозможность выбрать конкретного поставщика: качество реактивов, вроде, одно и то же, но все знают, что у этой фирмы реактив работает, а у этой — нет. И закон о госзакупках здесь не годится.

Еще более абсурдная ситуация конкурсами на право проведения научных работ. Закон о госзакупках в этом случае гласит, что выиграет конкурс не тот, кто предложит хороший проект, а тот, кто предложит дешевыйпроект. Цена — основной критерий отбора. В итоге государство отбирает заведомо слабые проекты, дает под них финансирование, а сильные ученые уезжают работать на Запад.

На Западе действует грантовая система. Ее главный смысл — отсутствие контроля за работой ученого, отсутсвие контроля за тем, сколько и каких реактивов он тратит. Но есть жесточайший контроль за конечным результатом исследования. И ученый понимает, что если он схалтурил, то ему больше никогда грант не дадут. Поэтому есть индивидуальная ответственность ученого за результат.

В России грантовая система почти не развита. Это капля в море. Есть только гранты Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ) и Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ). Вне их грантов нет. И гранты в России крошечные: в мире в области медико-биологических исследований не редкость грант в 1 миллион долларов, у нас грант РФФИ — 350 000 рублей.

Президент России в 2010 году заявил, что закон о госзакупках надо делать более лояльным к ученым. Однако 2011 год оказался для нашей науки страшным. Начался он с того, что появился Приказ № 601 Минэкономразвития, который резко ухудшил ситуацию. Раньше в квартал можно было тратить 100 000 рублей на организацию работы без тендеров, и пунктов, по которым это было возможно, было достаточно много. Приказ № 601 ввел ограничения, по которым это стало невозможно.

Если мы хотим иметь науку мирового уровня, система должна быть жизнеспособной. Мы должны конкурировать с западными институтами. На Западе человек идет и через 2-3 дня получает реактив, мы же с системой тендеров — только через 2-3 месяца. Следовательно, мы становимся неконкурентоспособными.