07.03.2013 14:19

Фото Полит.ру

Столичный протест порождает собственную мифологию и сам по себе становится политической повесткой. Какой в этом смысл? Много или мало народа выходит? Ждет ли митинги будущее? И вообще — что это такое? Никто, вне зависимости от персональной степени «белоленточности», истории столичного протеста не миновал.

Когда бывший глава управления по внутренней политике администрации президента Константин Костин покинул госслужбу, то первым делом заявил, что его новосозданный фонд будет заниматься именно что исследованием истории появления и становления движения «рассерженных горожан». Его бывший шеф Владислав Сурков в декабре, еще до своего спешного перевода в правительство (тоже, пожалуй, обусловленного протестами), дал сразу два интервью на тему «горожан», хотя интервью Суркова до тех пор представлялись жанром крайне экзотическим. Владимир Путин несколько раз пытался публично осмыслить протестные настроения, каждый раз по-новому и всякий раз без особого успеха.

Представители оппозиции, журналисты, общественники всех мастей — все попытались за без малого год понять природу того, что случилось в декабре. Митингам предрекали смерть — и всякий раз новый митинг опять собирал несколько десятков тысяч людей. Людей самых разных, объединенных, как представляется, только недовольством ситуацией в стране. У всех, включая телеведущую Тину Канделаки, имеется свой взгляд на тему, хорош или плох протест, что он значит, и каково будущее страны в этом плане.

Осмыслить митинги стремятся и профессиональные социологи. «Левада-центр», например, опубликовал результаты уже третьего опроса столичных протестантов по итогам шествия и митинга 15 сентября.

По данным опроса, людей, считающих себя либералами, на последнем митинге было 23% против 31% на проспекте Сахарова 24 декабря прошлого года. Сократилось и число граждан, заявляющих о себе, как о «демократах». До статистически значимого (7%) выросло число «новых левых», больше по сравнению с декабрем стало националистов (их процент подрос с 6 до 12).

Социологи подтверждают, что симпатизантов власти среди протестующих практически нет. «Гордость» за политику власти испытывает 0 процентов опрошенных. Удовлетворение — 1 процент (да и те, возможно, подшутили над полстерами). Не затруднился ответить на этот вопрос никто. «Воровской и мафиозной» власть назвали почти 50 процентов опрошенных, что тоже показательно.

Люди на площади выходят вообще сознательные. Уход Путина в отставку для протестантов не является самоцелью. Смену власти в числе приоритетов назвали лишь 24 процента опрошенных, и это лишь пятый по популярности ответ. Самым популярным у протестантов является требование независимости суда (44%) и честных выборов (35%). То есть требования институциональных преобразований и соблюдения закона, а не конкретные и узкие политические требования.

При этом тренд на радикализацию протеста присутствует. Оно и неизбежно: чем больше молодежи и леваков разного толка, тем радикальнее будут протестанты.

Все эти констатации, правда, видны и без социологов. Фиксация того, о чем все знали, только с опорой на научный аппарат, а не на здравый смысл и собственное зрение. А вот качественного объяснения процесса — как не было, так и нет.

Интересно, что, несмотря на все разговоры о выдохшемся протесте, об адаптации власти и бессмысленности митинговой активности, численность сентябрьского митинга была никак не ниже мартовского или июньского действия. 14 тысяч по оценке ГУВД Москвы — стало быть в реальности тысяч 30. Не декабрьский проспект Сахарова, но и не «Стратегия 31» на Триумфальной площади. К тому же две трети опрошенных определенно собираются и далее участвовать в протестных митингах, а еще четверть — «скорее собирается».

В этом контексте спор об осмысленности митингов следует признать ложным. Можно рассуждать, что это новый вид городского досуга (это в принципе так и есть), можно говорить о том, что такие формы протеста власти комфортны и ни к каким изменениям не приведут, но очевидно, что вышедших на площади людей сложно будет безболезненно разогнать по домам.

Остается вопрос, самоорганизации чего. «Гражданское общество» в качестве продукта митингов выглядит привлекательным, но явно маловразумительным объяснением — в силу эфемерности понятия. Остальные объяснения тоже не впечатляют. Самоорганизация городских сообществ? Но почти нигде в России ничего подобного не фиксируется, да и столичная жизнь комфортнее не становится. Самоорганизация офисного класса? Тоже не очень понятно, происходит ли она.

Очевидно, впрочем, то, что у власти никаких механизмов — ни для налаживания диалога с протестующими, ни для сбивания протестных настроений — попросту нет. Репрессивные законы этого лета пока применять рискуют лишь в крайних случаях и больше показательно, чем в качестве инструмента. Способов удовлетворить запросы митингующих у власти, похоже, тоже нет. Власть и сама не понимает (как и прочие аналитики протеста), что за штуковина происходит на столичных площадях. В этом плане митинги выполняют очень важную функцию. Они подталкивают и власть, и граждан к рефлексии на тему того, в каком же обществе мы живем. От выяснения этого недалеко и до выработки стратегий развития страны, отличных от пустых докладных записок.

Источник